Страницы из романа «Жизнь ни за что», часть 1.
Молодой человек Леонид Сугробин разочаровался в морской профессии, из-за которой девушки забывают своих друзей, и после двух лет обучения в морском училище перешёл на учёбу в гражданский ВУЗ.
По православной земле России шагали святки. По ночам в поднебесье и по земле шастали бесы и смущали добрых людей. Ангелы как могли, защищали праведников.Но православные обоего пола пили вино, вкусно закусывали и веселились. Сугробин в читалке тяжело захлопнул книгу по гидравлике и посмотрел на часы. Восемь. По его графику учебники закрывались. Можно было переходить к беллетристике. Но внутренний голос отнекивался от навязываемой программы самообучения. «Ладно!» – сказал уже сам себе Сугробин, – поленимся сегодня. Видел объявление, что в актовом зале какой – то концерт. Туда и заглянем». Он защёлкнул крышку балетки и пошёл туда, где развлекают.
В актовом зале действительно был концерт самодеятельности. Людей, в основном студентов выступавшего факультета, было ползала. И всё шло достаточно заурядно, пока ведущий не объявил, что выступает Ольга Бельская. Раздались аплодисменты. На сцену вышла тёмноволосая девушка и запела известную арию из известной оперы.
«Ох, истомилась, устала я. Ночью и днем, только о нём…». Пела девушка хорошо, чувствовалась школа. Бурные аплодисменты были ей наградой.
Прослушав ещё несколько номеров, Леонид покинул зал, и шел по коридору, размышляя о том, куда ему податься, пока время ещё детское. Хорошо бы встретить друзей!? Но где их встретишь. Друзей надо было разыскивать, а где разыскивать - было неясно. И увидал одиноко стоящую певунью и его вдруг повело -
- Извините, девушка. Я Вас видел на сцене. И не для меня ли Вы пели, не по мне ли Вы истомились. Я действительно долго пропадал в других краях, прежде чем нынче появился перед Вашими глазами.
И прежде, чем она собралась его отчесать (а это было понятно по наполнявшимися яростью глазам), он извинился перед ней, сказав, что ему очень понравилось её пение, и она сама тоже очень понравилась. И попросил разрешения здороваться с ней при встречах. На что получил благосклонное разрешение, смог представиться и при прощании унести её приветливую улыбку.
Оля ему понравилась. Но было видно, что она кого-то ожидала, и он поспешил уйти
- Я покидаю Вас, унося в сердце надежду на скорейшую встречу для того, чтобы сказать Вам «Буэнос айрес, синьорита!» - сказал он и поклонился. Она махнула ручкой и приветливо улыбнулась.
Спустя час он продолжал бесцельно идти по улице Карла Маркса, украшенной неярким светом немногочисленных неоновых вывесок и реклам. Ужин из двух сосисок и французской булки лежал в балетке, но ни есть, ни в тёплую постель ему не хотелось. Леонид остановился на площади у оперного театра и закурил. Навстречу ему по аллее шла молодая женщина в «стиляжьей» шубке и сапожках. Это была Оля. Она улыбнулась.
- Буэнос тардэс, синьорита»! – поклонился Лёня.
- Где Вы изучили испанский язык? – спросила Оля.
Это португальский. До сегодняшнего вечера, когда Вы признались, что истомились в ожидании меня, я готовился для профессии международных общений. И по полсотне слов меня обучили на десятке языков.
- У меня таких познаний нет, и я просто скажу: «Добрый вечер».
- А я безумно рад, что, обозначавшаяся весьма туманно, наша встреча состоялась так быстро. Я шёл совершенно бесцельно и вспоминал, как Вы пели, и эти минуты между нашими встречами были наполнены Вами. Я почти ещё никого по-настоящему не знаю в этом городе. Ещё и полгода не прошло, как я здесь появился. И сразу целина, и занятия свыше макушки, да ещё самостоятельные самообразовательные программы, и досдавать кое–что надо. На приятные знакомства никаких минут не остаётся.
- «Приятным знакомством» Вы называете встречу со мной!?
- Любой мужчина знакомство с Вами назовёт приятным. А я тем более, так как знаю, что Вы не только очаровательная девушка, но ещё и прекрасная певунья. Но я, конечно, далеко не первый, кто сказал Вам, что Вы очаровательны.
- Это так, но Ваши слова мне приятны, если они искренни, а не стандартный штамп человека, как видно, кое - что повидавшего.
- Кое – что я действительно повидал. Суровое море, к примеру; арктические льды, дворцы, музеи и театры Ленинграда. А больше ничего и я сейчас совсем ещё малообразованный провинциальный подражатель стиляг.
- Я тоже, пожалуй, подражаю, - отозвалась Оля.
- Тогда почему поёте грустные арии, а не лихие песни. Вам бы репертуар Лолиты Торрес, был бы бешеный успех. А так и арии грустные и сами в грусти от спетого. Наша подкорка остро реагирует на содержимое наших мыслей.
- Я грустный романтик по внутреннему содержанию.
- Вот и познакомились, - улыбнулся Сугробин. – Я тоже романтик, только оптимистический. И такой чудесный вечер знакомит нас.
Зимние вечера сами по себе романтичны. А этот вечер просто зачаровывал… Было не по-уральски тепло. Лёгкие облака не скрывали луну и опускали на землю редкие мягкие снежинки. Романтик разыгрался в Леониде.
- Хочеться петь, - заявил он.
- Очень даже интересно.
Затуманилось к вечеру.
Снег кружит над землёй..
Не весной тебя встретил я,
А холодной зимой.
Ты такая красивая
В этот вечер январский.
Ты за смелость прости меня,
Из какой же ты сказки? ( фольклор )
Он пел негромко, держал мелодию. Оля улыбалась. Минорное настроение, с которым она встретилась с Лёней на аллее, исчезло. Мир был добрым и надёжным с этим неизвестно - нечаянно возникшим парнем в её ауре. Оля жила с родителями в двухэтажном доме дореволюционного стандарта и постройки недалеко от городского сада. На прощании он поцеловал её пальчики, а она стукнула его по шапке перчаткой.
Двадцатилетняя девушка Оля Бельская, студентка третьего курса, готовилась к зимней сессии. Дома никого, кроме неё, не было. Она просмотрела собственные записи лекций, закрыла глаза для повторения текста зрительной памятью и, беззвучно повторяя технические термины, вдруг произнесла: «Буэнос Айрес, синьорита!» Произнесла и открыла глаза. На открытой странице тетради была крупно выведена формула с определённым интегралом и только. Никаких упоминаний о синьорите. «Надо же!» - встряхнула головой Оля, поднялась и подошла к трюмо, рассматривая себя во весь рост.
- Буэнос Айрес, синьорита, - произнесла она, делая реверанс перед зеркалом. - Буэнос Айрес, Аргентина. – И добавила, - вот ведь, чёрт, привязалось.
Студента Сугробина Оля помнила только несколько минут перед сном в день знакомства. Она жила насыщенной жизнью, в которой не было места случайным знакомым. Она училась, музицировала и пела, каталась на коньках и была наполнена всепоглощающей любовью, как ей думалось. Только объект её любви находился в далёком лагере строгого режима. Они учились вместе с первого класса и дружили с того же времени, как только их усадили за одну парту. И влюбились друг в друга и любили, и ничто им не препятствовало. Но жизнь прожить, пусть это стандартно, действительно не поле перейти. На загородной прогулке, при переходе поля, юной парочке встретились подогретые алкоголем трое добрых молодцев. Двинули они её друга палкой по голове и поволокли девушку в кусты. Но не робкий оказался паренёк. Очнулся от удара, вынул из кармана складенёк, догнал, растягивающих на земле его девушку полузверей, и воткнул нож в шею первому, который держал Олю за ноги. Тот только хрипнул и повалился набок. А мальчик, не останавливаясь, с размаху полоснул второго поперёк испуганной хари, и кинулся за третьим, который отпустил руки девушки и бросился бежать. Залитая кровью порезанных сволочей, Оля беззвучно плакала, обняв белую берёзку. А потом приехала милиция, и всё закончилось как в плохом детективе. Складенёк был охотничьим с достаточно большим лезвием и первому насильнику, попавшему под удар, лезвие перерезало артерию, и он умер от потери крови. Второму нож рассёк лицо от правого виска через глаз и нос до левой скулы. Лицо было изуродовано, и глаз вытек. А изнасилования не произошло! То есть, вроде и драки не было, а было неоправданно жестокое нападение психически ненормального на трёх спокойно отдыхавших на природе людей. Десять лет получил Олин паренёк. И она на суде поклялась, призвав Бога в свидетели, что будет ждать его. Что только он будет её мужем. Всё это случилось полтора года назад. Но этого Сугробин никогда не узнает. И, закончив институт, останется в полной уверенности, что женские поступки не для мужского понимания.
Буэнос Айрес, синьорита! Оля была молода, красива, романтична. Она поклялась выйти замуж за того милого, далёкого. И она сдержит клятву. И любовь переполняла её, но отдать её она своему любимому не могла. И томительно неосознанно ждала какого-то выхода и когда пела свой любимый романс – арию, то это была чистая правда. Истомилась она. Нерастраченная весна алым маком цвела в её груди холодной зимой.
Тебе двадцать, а мне восемнадцать…
Не года, а жемчужная нить.
Коль не нам, так кому же влюбляться?
Коль не нас, так кого же любить! ( студенческий фольклор )
Оля пропела куплет громко, с чувством. Улыбнулась ещё раз себе в зеркало и решила поехать в институт, в читалку. «Буэнос Айрес», - пожелала она своему отражению.
Оля спустилась в гардероб главного корпуса и увидала Сугробина, прихорашивавшегося перед зеркалом. У него что – то не получалось с высоким коком и он морщился.
- Привет, - сказала она Сугробину, появляясь рядом, - извини, я не успела выучить португальский и не знаю, как сказать «добрый день» по – португальски.
- Оля! – выдохнул Леонид. – Как хорошо, что я тебя вижу.
Было видно, что он действительно искренне рад встрече.
- Очень приятно видеть, что тебе рады.
- «Буэнос диас, синьорита». Я купил билеты в кино, специально для тебя. Американский фильм «Рапсодия» с какой – то кинозвездой в главной роли. В семь тридцать вечера в «Художке».
Оля собиралась сказать, что у неё дела, и она не может, но сказала –
- Хорошо. В семь часов у кинотеатра.
Молодая и красивая Элизабет Тейлор крупным планом на широком экране роняла натуральную слезу. Леонид посмотрел на Олю. Такие же слезинки выкатились из её глаз.. «Ох истомилась устала я…», - припомнилась ему грустная ария и весь её печальный образ в минуты знакомства. « У всех свои страдания в двадцать лет», – подумалось ему, и он легонько пожал Оле руку. Она посмотрела на него как-то виновато и улыбнулась, сжав его пальцы в ответ.
Фильм являлся мелодрамой среднего содержания, но всё было красиво, трогательно и Оля показалась Сугробину похожей на Элизабет.
- Ты похожа на Элизабет, - сказал он ей, когда они шли после сеанса.
- Чем же?
Такая же красивая.
- Не надоело. Вчера весь вечер повторял.
- Тебе что, надоело слушать.
- Нет.
- Тогда я тебя поцелую, - сказал быстро Леонид и также быстро повернул её к себе. Звук сочного короткого поцелуя раздался в морозном воздухе.
- Ну вот, теперь ещё и простуда на губах выступит, - задумчиво произнесла Оля, - вот тебе за это. – И также коротко и сочно поцеловала Леонида…
- Давно не целовалась, - говорила она, отрываясь от него. Они стояли в тени заиндевевшего старого тополя у её дома. – Но ты не задирай нос, не думай, что пленил с первого взгляда. Просто моё желание и ты сошлись в одно время в одном месте. И потому мы стоим и целуемся. А завтра, возможно, я и замечать тебя не захочу.
- Но это будет только завтра, - ответил Леонид и привлёк девушку к себе.
Сессия началась 30 января и прошла блестяще для Сугробина, как никогда. Он все пять экзаменов сдал на отлично, обрубил хвосты, похвастался успехами попавшейся навстречу Бельской, сказал ей, что его не будет две недели, и уехал в лыжный поход по Южному Уралу. Бельская только и успела крикнуть вслед: «Скажи, как по-португальски «Прощай навсегда!» Лёнька не слышал. «Балбес!» - обругала его Бельская, но почему – то ей стала грустно на мгновение.
Ольга Бельская и Леонид Сугробин учились на разных факультетах и в смутный период становления института время сессий и каникул у них не совпадали. Он сдал сессию и отвалил в турпоход, а она училась. Потом она заметила, что группа из похода вернулась, а Сугробин не объявился. Она говорила себе, что он для неё никто и злилась, что думала о нём. Он тоже не забывал о ней, но был поход, была необходимость съездить к брату в Горький и навестить родителей. Родителей навестить не удалось, и от этого ему было неуютно. Но пока он ехал из Горького в Пермь, сумел написать Ивану Макаровичу длинное письмо со всеми подробностями прошедшего отрезка жизни и успокоился. Вернувшись в институт, Леонид первым делом нашёл Бельскую и, не позволяя ей рассердиться, объявил, что через три дня ему исполняется двадцать лет.
- Так! – сказала Оля. – В общагу к вам я не пойду. На ресторан денег у тебя нет. Какие у нас ещё варианты?
Сугробину было грустно, грустно.
- Не грусти. Придёшь ко мне, и будем пить чай с пирожными.
- Отлично, Олинька, - сказал Сугробин и пришёл к Оле с тремя розами и бутылкой шампанского.
Весенний семестр прошёл легко по накатанному ритму. Спортсмен Сугробин выполнил в апреле гимнастические нормативы на Ш разряд. И в середине этого же апреля тренер по боксу отобрал команду и повёз её на дружеские бои в Закамск. Там первый официальный бой провёл Леонид. «Победу по очкам одержал Леонид Сугробин!», – объявил рефери и поднял вверх Лёнькину правую руку в перчатке. В мае ещё три боя с новичками на межвузовских соревнованиях. Ещё три победы и в послужном списке появилась запись, присвоен третий разряд. Тренер, маленький преподаватель с факультета физвоспитания пединститута, с перебитым носом, негромко говорил ему, поздравляя с первой спортивной ступенькой: «У тебя пойдёт. Сноровка есть. Удар отработаем нокаутирующий и в бой на разрядников. Выпивкой постарайся не увлекаться». После последнего боя Лёнька заявился в институт с горящим ультрафиолетовым фингалом на левом глазу. Бельская, встретив его в коридоре, отскочила к другой стене и закричала: «Не подходи ко мне, хулиган! Пока не смоешь - не подходи». «Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже», - отозвался улыбчивый Лёнька, но Бельской уже и след простыл. С этой девушкой студенткой у студента Сугробина складывались очень непростые отношения. Они, бывало, целовались в институтском скверике на глазах у всех. И также, принародно, не замечали друг друга на другой день. «Не из-за чего» по Лёнькиным понятиям. Вот и сейчас!? «Не подходи!» А они собрались съездить в Воткинск на родину Чайковского. Видимо и поездка не состоится. Ему казалось, что никакого влияния он на неё оказать не может. Если она хотела его любить, то любила. А не хотела, то «не подходи, хулиган». И все дела. Звони не звони – не отзовётся.
Был май. А ещё в далёкие времена было подмечено, что когда всё становиться «голубым и зелёным, то от любви не уйдёшь никуда…» В сквере перед оперным театром буйно распустилась сирень и белым дымом полыхали яблони. Сугробин с «фонарём», прикрытым светозащитными очками, и Чащихин сидели на скамейке перед театром и ждали балеринок с репетиции. Тромбонист Максим выполнил обещание и познакомил их с двумя подружками из кордебалета.
- Ой, ой! Страшилище-то какое! Настоящий Верлиока, страшилище одноглазое, - закричали в унисон подбежавшие девушки в лёгких нарядных платьицах – сарафанчиках.
- И кто же это тебя, миленький? – спросила Галочка, симпатизирующая Лёне.
- Он с хулиганами подрался, защищая незнакомую девушку, - высунулся Чащихин. Лёнька показал ему кулак.
- А может он сам хулиган!? – засмеялась её подруга с лермонтовским именем Бэла.
Ребята встречались с ними только раз в официальной обстановке и обе стороны мало знали друг о друге.
- Ладно, девочки, успокойтесь. Лёня у нас боксёр. Только что разряд получил и фонарь в придачу, - пояснил Чащихин.
Все засмеялись.
- Ой, а мы устали. Вы же знаете, что «Жизель» готовиться к закрытию сезона и с ней на гастроли. Постановщик из Москвы. До судорог замучил.
- Тогда в кафе – мороженое. Будем ваши ножки мороженым массажировать, - включился Сугробин, и все весело отправились в кафе.
- А знаете, девчонки, - болтал Володька, постукивая ложечкой по пустой уже вазочке, - если Галочке этот парень с фингалом не по вкусу, то я найду другого, без фингала.
Балеринки смеялись.
- Мы и сами найдём, - сказала Бэла. - Только на что нам будущие инженеры с зарплатой в 900 рублей. У меня мама смеётся, когда папа свою получку ей отдаёт. Если бы мама завмагом не работала, то на что бы жили …
- А кто вас, миленькие, после тридцати восьми лет, когда вас на пенсию в пятьсот рублей спишут, кормить будет!
- А мы заслуженными станем.
- Да, Володя, - сказал Леонид, - не для наших плантаций эти ягодки. Принеси, пожалуйста, ещё всем по чашечке сливочного с сиропом и пусть мы им будем как запасной аэродром, пока они не выйдут замуж за полковников или не станут заслуженными и народными.
- К мороженому бы ещё шампанского, - мечтательно протянула Бэла.
- Отлично, - сказал Володя, - они согласны и все расходы на сегодня за мной.
- Ура студентам! – хором воскликнули балериночки.
- И чего я на Сугробина фыркнула. Подумаешь, синяк под глазом. Пусть другие думают, что ему по пьянке досталось. Я же знаю, что это не так. И он же мой парень, и я его люблю. Но синяк совсем некстати. Теперь в Воткинск, в музей Чайковского с таким синяком нам ехать нельзя. И нужен ему этот бокс. Правда, парень должен быть сильным. Не всегда же ножом резать! - размышляла Ольга Бельская у себя дома и последняя, нечаянная мысль кольнула её в самую глубину сердца, остро напомнив трагедию и беду защитившего её несчастного друга. Он как-то стал затуманиваться, расплываться после начала её любви с Лёнькой. Они с Лёнькой стали близки в его день рождения, состоявшийся через несколько дней после его возвращения из Горького, куда он уехал, не повидав её после похода. А она ждала его возвращения, удивляясь самой себе. И когда он появился и сказал, что ему через четыре дня двадцать лет, она пригласила его к себе. Он принёс шампанское. Родителей не было. Они танцевали под радиолу, любуясь собой. Он ласково её обнимал и целовал волосы.
- Странно, - сказала она, - всего фактически несколько дней, как мы знакомы, а я совсем, совсем твоя…
- «Ты моя, сказать лишь могут руки, что снимали чёрную чадру…», - ответил он словами поэта.
- Так сними…
Она не забывала своего друга и обещалась дождаться его. Но монашеский обет не давала. И всё же совмещённые мысли о двух близких ей мужчинах замутили чистоту её размышлений о Сугробине.
- Может это случайность, наваждение или как солнечный удар!? Пусть побродит со своим синяком один, а я, может, отойду от этого угара, - сказала она сама себе и чёрная грусть окутала её.
Весенняя сессия года закончилась 30 июня. Учился Леонид старательно, а сдавал в этот раз не блестяще, Но экзамены это и лотерея, и настроение преподавателя, и твоё личное настроение. Отличная оценка была у него всего одна. Но поскольку стипендию давали всем успевающим, то огорчений из - за трояков тоже не было. Тройки были оценкой настроения, а не знаний. Леонид знал, что все предметы он знает на очень «железные» четвёрки. И понимал, что предмет изучил и мог применить полученные знания на практике. А отличную оценку он получил, готовясь к экзамену под оперу «Кармен». Он был в общаге один и перечитывал конспекты. Негромко звучало радио, создавая фон. И вдруг диктор объявил: «Внимание! Начинаем передачу оперы Ж. Бизе «Кармен». Партию Хозе исполняет Марио дель Монако, партию Кармен Ирина Архипова». Это было нечто и незабываемо. Леонид все три часа передачи сидел в блаженном состоянии. А после ему показалось, что повторять ему ничего не надо и утром вошёл на экзамен в первой тройке и получил «отлично».
В зачётке стояла печать и запись о том, что имярек переведён на четвёртый курс. Все долги по досдаче экзаменов были закрыты. Сугробин выдержал самим придуманный не простой жизненный экзамен. Далее предстояла нормальная учёба без перегрузок и начиналась она заводской практикой по технологии металлообработки. Леонид с десятком ребят из группы был определён на механический завод оборонного министерства. Он не имел никакого названия и просто был «Механический завод п/я (почтовый ящик) В обозначенные годы все чем-то связанные с оборонными заказами предприятия, даже швейные, выпускавшие вещмешки для красноармейцев или обмотки, были в целях сохранности государственной и военной тайны, обозначены номерами. У предприятия был забор, была проходная, в которую входили и выходили люди и всё. И жившие рядом граждане, если не были любопытными, не знали и не подозревали, что за этими проходными происходит. А если человек на вопрос «где он работает?» отвечал, что на «почтовом ящике», то его более никто не расспрашивал, чтобы не иметь неприятностей от своего любопытства. Этот режим секретности в стране победившего социализма был оправдан. Враждебное окружение никогда не скрывало своего интереса к тому, где и что в Советском Союзе делается. Завод располагался вблизи университета и был незаметным, не шумел на весь город своими турбинами, а спокойно выпускал для народного хозяйства механическую мотопилу «Дружба», а в момент практики - комплектующие узлы для самолётов КБ Антонова. Студентов оформили самым настоящим образом: сфотографировали в заводской фотографии, вклеили эти фотографии в фирменные пропуска, а пропуска вложили в специальные ячейки в проходной. И каждый должен был нажать кнопочку с номером своего пропуска и пропуск выкатывался прямо в руки военизированного охранника, который внимательно смотрел на фотографию и на имярека и, убедившись, что фотография напоминает оригинал, открывал турникет.
В выходной день во время июльской практики Клещёв, Чащихин, Сугробин и Руденко в строго мужской компанией рыбачили с плотов на Каме. На мальчишник не пришли Зосим Пахтусов и Женька Крюков, сославшись на дела, более важные. Огромные плоты пришли с верховьев и стояли связанными у левого берега между железнодорожным мостом и речным вокзалом. По руслу реки проходили белоснежные теплоходы. С них звучала музыка. Ребята притащили найденный на берегу лист железа, развели на нём небольшой огонь и пекли пойманную рыбёшку. Плоты покачивались от набегавших волн и скрипели. Солнце стояло в зените, было жарко. Устав вылавливать рыбку, ребята купались, загорали, травили анекдоты. Ординарный крымский портвейн «Три семёрки» способствовал добродушному настроению. Рыбка для закуски подходила мало, и ребята закусывали консервированными крабами в собственном соку и мягким батоном.
- Скоро, похоже, и крабы кончатся, - проговорил Стасик Руденко. Ему в этот раз было поручено купить вино и еду. – Спросил продавщицу, чем бы закусить бедным студентам. А она говорит, что ничего нет. А я ей говорю, что всегда крабы стояли на всех полках.
- Ладно, говорит, студент, выдам я тебе пяток банок, закусите. Может быть, и крабов, как и всего остального, скоро не будет и будете только вспоминать, что такую вкуснятину не ели.
- Ну, наша компания крабов не обижала, - откликнулся Чащихин, заедая прекрасным дальневосточным крабом в собственном соку стакан портвейна.
- Да и хрен с ними, этими крабами. Зато на ледовитом океане ввели в строй действующих ледокол «Ленин» с ядерной силовой установкой. Теперь на северный полюс на корабле можно доплыть. Сугробин и Клещёв море бросили. Заскулили: девушки не дожидаются!». А ведь для вас корабль строили. Что скажешь, Лёня?- задал вопрос Руденко и хитро прищурился.
Сугробин молчал, закурив сигарету. Крабы действительно стояли в магазинах, в которых уже ничего другого не было. За какие – то три года правления Хрущёва все продукты с полок магазинов были сметены. Сметало их то ли невидимым и не слышимым ураганом, то ли языком неведомого животного. Корове так сделать это было не под силу. Трудящиеся получали минимум продовольствия путём распределения по предприятиям, остальной люд получал необходимые калории через столовые и прочие точки общепита или через рынок. Последние года полтора на полках стояли ещё крабы и печень трески. Весной пропала печень. А теперь и крабам пришёл конец. В августе, когда студенты начали работать на стройке, крабов нельзя было купить нигде. И уже никогда они не появлялись в свободной продаже. И Леонид Иванович всегда гордо говорил при дружеской выпивке в будущих бескрабовых десятилетиях, что всегда закусывал крабами, пока они продавались свободно и очень дёшево. Он быстро воспитал себя самообразованием в человека, который не только начал понимать жизнь, но и не пропускать в жизни приятное.
- Что молчишь, Леонид? – поддержал Станислава Чащихин.
- А что говорить! Если думать о Родине, то ледокол очень хорошо. Но и крабы в свободной продаже неплохо.
- И всё–таки ни никакую стройку я не пойду, - заявил Клещёв, выпуская густой клуб дыма. - Достану справку, что нужно курортное лечение, маманя сделает, и кукиш нашему руководству. А то коммунизм нашими неопытными руками строить придумали. Или ещё в Свердловск отвалю.
- Я тоже справку по болезни могу сотворить, - вступил Чащихин.
- Вы много – то не заговаривайтесь, скажи им Лёнь, - остановил их Руденко. - Загреметь совсем из института можете. И мигнуть не успеете, как военкомат за вами придёт. Прямо в октябре месяце.
Сугробин в разговор не вмешивался. У него не было мамани, которая достала бы ему освобождающую справку. У него не было денег, чтобы купить шмотки. И вообще, покинув училище, он надел на себя хомут со многими обязанностями. Балыбердин писал, что жизнь с третьего курса пошла стабильная. Понимал, что в училище ему было бы лучше и в настоящем и будущем, где его ждала стабильная работа и карьера. Только была бы у него в будущей жизни ждущая и верная жена, он представить не мог. И он знал, что пойдёт на стройку. И будет там вкалывать как можно лучше, чтобы подзаработать. Но на душе было неспокойно. И только спустя много лет, когда он окончательно поверил в высший разум и в то, что случайностей в жизни не бывает, только тогда Леонид пришёл к некоторому успокоению. Потому что его по жизни вёл не его взрывчатый характер, а высший разум, которому было так надо!
Сугробин предполагал перед практикой, что после неё отбудет на каникулы. Но институту надо было что-то строить, и их курс задержали на строительство. Декан и проректор убеждали, взывали к гражданскому долгу и угрожали. Сошлись на том, что студенты будут работать август и сентябрь, и им будут платить зарплату дополнительно к стипендии и зачтут строительную практику. А остальные курсы и факультеты поедут на картошку, целину и без зарплаты. «Твою мать в социализм!» – первый раз выругался Сугробин. – Это всё «кукурузник» наворочал со своим строительством Коммунизма для нашего поколения.
Но поворчали студенты и, добившись скидок от руководства, стали сколачивать бригады по интересам и умению. Пахтусов, Чащихин, Руденко, Сугробин и Крюков решили стать плотниками. Не было с ними только Клещёва. Он принёс в деканат справку о непонятной болезни, которая требует длительной диагностики. Потом заскочил в общежитие к Сугробину, сказал, что поедет переводиться в Свердловск и исчез. Исчезла Оля, поехав в Москву к тётке. Исчезли балеринки вместе со всей труппой, уехавшей на гастроли. Одинокая мужская бригада вкалывала без развлечений, стараясь вывести месячный заработок на тысячу рублей. Студенты пилили, рубили, колотили. Они делали опалубки под заливку бетоном фундаментов, ставили ограждения, налаживали мостки и пр. Направлял и учил всех Зосим. Сугробин, имея практику в отцовской бригаде, был у него правой рукой. И не будь Зосима, неизвестно чего бы все наработали. А так по кругу у всех получилось по тысяче восемьсот рублей чистыми. В последнюю декаду сентября студенты всем курсом не вышли на работу и истребовали себе выдачу зарплаты и недельный отпуск. Деканату пришлось согласиться.
Учебный процесс четвёртого курса был без перегрузок и оставлял студентам времени в достатке на отдых, занятия спортом, развлечениям и дополнительному самообразованию для желающих. Бельская и Сугробин были неразлучны. Зимой по выходным они выезжали за город, проводя целый день на лыжах. Один – два вечера в неделю катались на коньках. Когда Леонид уходил на тренировки, Оля занималась вокалом. В институтской читалке занимались вместе. Друзья по «кубрику» в общежитии назначали Сугробину даты свадьбы.
Новый год Сугробин встретил у Бельских. Оля сказала, что его приглашают родители, которые по установившейся традиции на этот праздник приглашали к себе родных и близких друзей. Леонид ещё не встречался с родителями Оли и не был с ними знаком.
- Предки сами решили посмотреть насубъекта, который не всегда до одиннадцати возвращает их дочь домой. Или ты решила проверить меня родительским взглядом? Думай, милая. Если смотрины состоятся, то мне ничего не останется, как влиться в группу твоих женихов. У родителей ведь есть такие намётки.
- Не болтай. Они у меня очень хорошие и добрые. И тридцать первого декабря я всегда в двенадцать дома, вместе с ними. Такая традиция.
Сугробин появился в доме за час до боя курантов с алыми гвоздиками. Дверь открыла хозяйка. Оля была похожа на свою маму и он, не боясь ошибиться, протянул цветы. –
- С наступающим Новым годом. Я Сугробин и пришёл по приглашению Вашей дочери.
- Наконец – то! – появилась вслед за матерью сама Оля. – Ждать заставляешь и беспокоиться. Мало ли чего в новогоднюю ночь случается.
- Не надо упрёков, Оленька, - сказала мама, поправляя в руке гвоздички, - раздевайтесь, пожалуйста, Леонид, и за стол. Проводим год уходящий.
- Дурь несусветная, - сказала Оля, помогая Леониду раздеться и привести в порядок перед представлением обществу. - Все истомились, ожидаючи. Целуй, и идём.
Полтора десятка мужчин и женщин чинно сидели вокруг праздничного стола, посматривая на крошечный экран телевизора первого поколения. И негромко разговаривали. Всем была известна трагическая история Оли, которая была общей любимицей, и появление её нового друга всех интересовало.
- Вот и последний званый гость, задержавший весёлый праздник, - сказала Оля, подталкивая Леонида впереди себя. – Знакомьтесь. Леонид Сугробин - студент четвёртого курса и мой друг.
- С наступающими шестидесятыми! – сказал Леонид. – И прошу прощения за ваше ожидание. Я не думал, что такая славная компания будет ждать одного. Это не соответствует русской поговорке.
- Стоп, стоп! - крикнула Оля, – не слушаем его. Он очень разговорчивый. Все за стол и начинаем.
Новогоднее застолье, как и все праздничные застолья похожи. Все поздравлялись, радовались будущему новому, надеясь, что оно будет радостнее и удачнее прошедшего. В двенадцать, когда пили шампанское, хозяин выключил свет и дал всем поцеловаться.
- Я люблю тебя, - шепнула Оля, обнимая Лёньку. Ей было необыкновенно хорошо, и всё былое покинуло её.
Леонид не был смущён родными и близкими его подруги. Оля была с ним и ввела его в круг своих близких. Им интересовались, расспрашивали. Он был достаточно подкован по всем направлениям благодаря своему самообразованию и отвечал на все вопросы, привлекая как можно больше юмора. Ровесница Оли, её двоюродная сестра, студентка пединститута, расспрашивая о прошлом Леонида, поинтересовалась: «А знаете ли Вы прошлое Ольги?»
- Зачем мне знать прошлое, если настоящее прекрасно, - ответил он. – У каждого есть прошлое. Но я живу только настоящим и будущим. Привлекая прошлое, ты уничтожаешь настоящее. А этого я не хочу.
- О чём это вы ведёте беседу? – подлетела к ним Оля, услышав слово «прошлое».
- О будущем, Олинька, - обнял её Леонид. – Твоя кузина считает, что всё в жизни определяет прошлое, а я её убеждаю, что только будущее.
- Я за тебя, - сказала Оля. – Потанцуй со мной. И погрозила сестре из-за спины Леонида.
Родители Оли наблюдали за возбуждённой и радостной дочерью.
- Она совершенно счастливая с этим Сугробиным, - сказала мама, - смеётся, веселится. А как пела сейчас!? Сама страсть.
- Дай – то Бог, - ответил отец, - я так хочу, чтобы к нашей девочке вернулась обыкновенная жизнь.
В общежитии ребята привыкли к постоянному отсутствию Леонида и только подшучивали, чтобы он их на свадьбу не забыл пригласить. Лёнька отговаривался, но на зимние каникулы предложил Оле поехать с ним и познакомиться с Иваном Макаровичем и мамой Тиной. Она нашла предлог и отказалась. Он не обиделся...
Свою мечту о посещении родных мест Петра Ильича Чайковского Сугробин и Бельская осуществили через год после задуманного. Они успешно сдали все зачёты и за неделю до сессии ушли в поход. Были первые дни июня. В сквере у оперного театра цвели сиреневые аллеи и среди них белыми парусами блестели яблони. От речного вокзала на просторы России уходили белоснежные лайнеры. Но сезон ещё не вышел в максимум, и с местами на теплоходы было спокойно.
- Слушай, Бельская! Ты плавала на теплоходах по рекам раньше:
- И не один раз. Школьницей с мамой, папой. До Ростова на Дону, до Астрахани.
- Везёт же людям. А я пацаном проплыл с отцом километров двести по Волге на открытой палубе и по – настоящему только сегодня поплыву первый раз.
- Значит у тебя всё впереди. Как хорошо быть молодым! Что ни день, то новые открытия и всё в первый раз.
- Да, моя милая. Я готов всегда встречать новое, кроме одного.
- Чего же?
- Я не хочу никаких новых женщин. Никого, кроме тебя. Пусть ты будешь для меня не изменяющейся и всегда новой.
Они сидели на лавочке, на берегу перед вокзалом в ожидании посадки. Лёнька сказал свои давно выношенные слова и смотрел на Олю. Она повернулась к нему и посмотрела долгим любящим взглядом. Она не давала ему говорить о совместном будущем и всегда уводила его начинания в сторону и боялась таких слов. «Оля, Оля! - говорила она иногда самой себе. – Что же ты делаешь? Ты так глубоко завлекла этого хорошего и ничем перед тобой не виноватого человека и готовишь ему непонятную для него разлуку. Он же не простит после этого ни одну женщину на своём пути. Надо поскорее придумать что – ни будь, и расстаться. Расстаться!?» Но сил для расставания у неё уже не было. Незаметно для самой Сугробин стал её неотъемлемой частью, был всегда в её мыслях. И любовь цвела в её душе. Они не часто встречались и были вместе, но какая была любовь в эти редкие встречи. Ей и не представлялось, что это будет прекращено по её обету. Ей не хотелось думать об этом. И Леонид как будто бы понимал её тайные думы и не затрагивал её разговорами о будущем, хоть на четвёртом курсе свадьбы шли одна за другой. «Ты моя, сказать лишь могут руки «, - повторял он Есенинские слова, освобождая её от лишних одеяний. И ей было хорошо и плохо одновременно. И она была внутренне благодарна ему за его не многословие. И вот свершилось то, чего она боялась. Он заговорил о вечном. Она смотрела на Сугробина и понимала, что правдивее слов она не слышала и не услышит. Он был готов любить её всегда. Но ответить она не могла. Только обняла и поцеловала, прошептав –
- Не торопись говорить. Помни – Лермонтов сказал, что «вечно любить невозможно…» И услышав по радио приглашение на посадку, весело вскочила с места, - а вот и наш крейсер готов принять нас на борт. Побежали.
В лёгком голубом платье, расклешённом внизу, Оля крутнулась на полтора оборота, и юбочка взлетела вверх до пояса. Сугробин подхватил девушку на руки и прокрутился вместе с ней. Он тоже был одет по – летнему. В лёгких белых брюках и белоснежной рубашке Леонид был как зайчик перед зимой. И всех вещей у них было на двоих только лёгкий саквояж, где лежали его куртка, бритва с фотоаппаратом, Олина кофточка и сумочка с макияжными принадлежностями. Путешествие планировалось на две ночи на теплоходах и один день в Воткинске. Юные путешественники бегом пробежали по лестнице на причал и ступили на борт двухпалубного красавца. Волга и Кама обновили пассажирский флот и на смену дореволюционным колёсным пароходам с длинными скамейками на главной палубе для «чёрного» люда и купеческой роскошью верхней палубы, пришли двухпалубные и трёхпалубные современные лайнеры с уютными каютами наверху и такими же уютными ниже. Был социализм, и классовое различие старательно размывалось. Господ не существовало, и все были товарищи. Товарищ сталевар мог жить по соседству в каюте с товарищем министром или товарищем академиком. Была разница в цене между палубами, но незначительная. Под главной палубой в каютах вместо окон стояли самые настоящие иллюминаторы, за которыми плескалась вода. Цены на билеты в начале сезона были снижены и студенты Оля с Леонидом разместились в двухместной каюте на верхней палубе. Над ними была только капитанская рубка с рулевым и радиорубкой.
- Как прелестно! – воскликнула Оля, когда они вошли в каюту.
Сугробин кинул саквояж на диван и обнял девушку.
- У нас будет путешествие любви.
- Обязательно. Мне так радостно, я хочу веселиться, петь, бегать и прыгать. Давай выпьем шампанского!
Они вышли в ресторан. Официантка в белом накрахмаленном передничке открыла холодильник и налила два фужера прохладного «Советского шампанского», шипучего и очень вкусного напитка. Вино практически ничего не стоило. Власти воспитывали в населении отвращение к водке и «барматухе» и отдавали шампанское почти за ничего. Сугробин навсегда сохранил воспоминание о шампанском того времени и считал его самым лучшим из всех шампанских вин, которые ему привелось выпить в будущем. Даже французское шампанское по его мнению, уступало Советскому шампанскому пятидесятых годов. Оля и Леонид, не присаживаясь, дотронулись бокалами и пригубили. Теплоход мягко отодвинулся от причала и пошёл вверх по реке на разворот. Радио транслировало традиционный марш «Прощание славянки» Леонид обнял Олю за талию и они, улыбаясь смотрели друг другу в глаза и медленно пили прохладный шипучий напиток. А выпив, поцеловались. Поцелуи на людях в то, зашоренное для проявления чувств, время, были редки.
- У вас что, свадебное путешествие? – спросила официантка.
- Очень даже свадебное, - опередив Леонида, сказала Оля. – И мы намерены веселиться. И схватив Лёньку за руку и увлекая его за собой, бегом побежала на палубу.
Теплоход развернулся и пошёл вниз по течению красавицы Камы. И уже через несколько минут нырнул под железнодорожный мост, по которому над ним громыхнул проходящий поезд. Наступал вечер. Пассажиры, заполнившие теплоход разве что наполовину, выпили отвальный посошок и начали выползать из кают на палубу. Оля с Леонидом уже прошлись по верхней палубе от юта до бака с обоих бортов. Спустились на главную палубу и обследовав её, вернулись на верх. На корме под навесом стояли плетёные кресла и диваны. Оля уселась в кресло и сказала-
- Хочу озорничать.
-«И вышли из кают, на палубу, на ют, четырнадцать английских моряков…Идут они туда, где можно без труда найти себе и женщин и вина…», - пропел Леонид.
- Опять про женщин и вино, - сморщила носик Оля. И чего у мужиков на уме только вино и шальные бабы. Секс без любви – это что – то несуразное. Я не представляю, что могла бы обнимать тебя, не зная – кто ты и что ты чувствуешь, обнимая меня.
- Но портовые девушки не занимаются любовью. Они работают и что их осуждать.
- А я и не осуждаю. Я мужиков не понимаю. Напьются и лезут на всё, что шевелится.
- Что-то мы не туда, Оленька. Ты моя любовь и я весь для тебя, для твоей радости.
- А что такое «Ют»?
- Ют – это кормовая часть палубы по - голландски. Мы сейчас с тобой находимся на юте. А «Бак» – передняя часть палубы у судна.
- Хорошо, что кое - что полезное знаешь. А то «идут они туда, где можно без труда…» Пойдём, погуляем ещё.
Они прошлись снова по палубе, постояли впереди. Вечер сгущался. На реке зажглись бакены, берега размылись тенями. На юте бренчала гитара. Три молодых человека сидели на диванчике. Один из них отбивал на гитаре ритм и все нестройно пели про Колыму.
- Что – то грусто у вас песня звучит, - сказала Оля. – Не дадите ли мне гитару на минутку.
Кто из молодых откажет красивой девушке. Оля взяла протянутую гитару, подстроила её немного и запела:
На меня надвигается по реке битый лёд.
На реке навигация, на реке пароход.
Пароход белый беленький, дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали, целовались с тобой.
Пахнет палуба клевером, хорошо как в лесу.
И бумажка приклеена у меня на носу.
Ах ты, палуба, палуба, ты меня раскачай.
Ты печаль мою, палуба, расколи о причал…
Оля пропела все куплеты и подала гитару ребятам
- Так будет, повеселей.
- Спойте ещё, пожалуйста, - ответили ей ребята хором.- У Вас так красиво получается.
И Оля запела. Романсы, песни, арии… Поставленный сильный голос звучал над притихшей вечерней рекой с неподдельным чувством, и тишина над рекой нарушалась только продолжительными аплодисментами после каждой песни, которыми награждали её все пассажиры теплохода и свободная от вахты команда, которые собрались на неожиданный концерт. Оля была счастлива, и всем своим видом показывала Леониду, что она поёт для него и он часть её. И чтобы все поняли как она рада и счастлива, что рядом с ней её любимый, она вдруг вскочила на скамейку и, толкнув своего друга гитарой, запела:
Виновата ли я, виновата ли я,
виновата ли я, что люблю.
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему.
Виновата же ты, виновата во всём…
Она пела и смотрела только на него и улыбалась в песне. Он встал рядом и обнял её, смотря на неё снизу вверх. Он был счастлив с этой девушкой.
С правого борта раздался шум и грубый голос-
- А ну, пропустите нас вперёд.
Трое изрядно поддавших парней двадцати восьми – тридцати лет протискивались сквозь недовольную толпу. Впереди шёл крупный мужик ростом не менее 185см и массой за 90 кг. Он становился в метре от Оли, которая прекратила петь, не понимая происходящего.
- Продолжай, красотка, а я тебе подпою. «Что ж ты спишь по ночам, дорогая моя, ночью спать непростительный грех», - хрипло выдохнул он вместе с перегаром.
Оля посмотрела на Лёньку.
- Да брось ты смотреть на этого щенка. Он ещё тебя и обнимает, наверное, бесплатно. Ты знаешь, я сталевар, я такую деньгу лопатой гребу, что за неделю таких концертов для меня ты заработаешь на целый год. - И громила протянул длинную волосатую руку к Ольге и угрожающе кинул Леньке, - отойди, щенок, жив останешься.
Народ суетливо рассыпался в стороны от певицы и её друга. Только боцман с матросом остались метрах в трёх позади от нарушителя спокойствия. Ольга с тоской взглянула по сторонам и потом на Леньку. Он ещё обнимал её, но она видела всё неравенство ситуации. Страх и ненависть стояли в её глазах.
Боксёр второго разряда Леонид Сугробин, победивший в двух последних боях нокаутом, не раздумывал. Он не боялся драки и получения возможных побоев. К его любимейшей женщине тянулась грязная волосатая рука пролетария. Того самого, ещё не перевоспитанного по заповедям социализма. При своём росте в 170 см, и весе в шестьдесят два килограмма, Леонид явно не представлял для пристававшего препятствия и стоящего внимания соперника. Но Лёнька и не думал отойти от Оли и сдаваться. Он даже не расслышал слов громилы, обращённых к нему. «Чтобы победить, надо возненавидеть своего противника, - пронзили его мозг слова тренера, - воспылать к нему злобой раненого зверя, забыть чувства жалости, добра, человечности. Но сохранить при этом ясность ума и всю свою хитрость. И ты непобедим». Он видел тоскливый безнадёжный взгляд Оли и больше ничего не видел, ничего не слышал. Ярость и злоба захватила его. Всё тело напряглось и поджалось как тугая пружина. Левой рукой он отбросил хищную руку, а правой, которой только что обнимал Олю чуть ниже талии, вложив в неё всю силу напряжённого тела, ударил удивлённую физиономию прямо в подбородок снизу. Ойкнула Оля, крикнула о помощи женщина от борта. Удар был точен и силён и потряс громилу до основания. Но тридцать килограммов разности по весу удержали его на ногах. Не дожидаясь реакции противника, Лёнька снова сжал своё тело в пружину, развернулся и ударил снова всё в тот же ненавистный подбородок. Мешок костей и пьяного мяса повернуло, будто через его пятки прошла невидимая ось. И он рухнул, с глухим звоном ударившись головой о палубу. На помощь ему бросился второй сталевар, но он был равного с Леонидом веса и, получив удар левой под правую скулу, отлетел к борту.
- Надо всех, - мелькнуло у Сугробина в мозгу, и он бросился на третьего. Тот повернулся и побежал.
- Лёня, не надо, - взвизгнула Оля. - Она вспомнила ситуацию, когда защитившего её друга осудили, и испугалась, не ухлопал ли её защитник нападавших.
Он вернулся к девушке. Она обняла его и заплакала –
- Сволочи, жить не дают. И убивать их не дают. Убьёшь – не отмоешься.
- Что с этими делать? – спросил боцман, не ожидавший такой развязки.
- Плесни на них по ведру забортной воды, очухаются.
- А ты силён, - сказал боцман и послал матроса за ведром с верёвкой.
На шум спустился капитан. Получив по паре вёдер холодной воды на головы, побитые очнулись.
- Ну, тебе, щенок, не жить, - пробормотал угрожающе громила, поддерживаемый двумя дружками. Лёнька махнул рукой.
- Снять их надо, капитан, на первой остановке. Составить акт, вызвать ментов, и сдать.
- А может, тебя надо снять за драку. Устраивают тут концерты, а капитан разбирайся.
- Мы сами сойдём, на первой остановке, раз вопрос так ставиться.
- Желание клиентов для нас закон, - буркнул капитан и ушёл.
Остановка предполагалась через полчаса. Ребята сдали ключи от каюты, поставили на билетах «остановку» и сошли, провожаемые боцманом и проводницей, которая благодарила за концерт и костила на чём свет стоит бандитов. Остановка состояла из одного дебаркадера. Домов посёлка не было видно за высоким берегом. Следующий теплоход на остановку приходил через полтора часа. Леонид зарегистрировал билеты, и они пристроились на лавочке. Олю трясло. Она прилегла, положив голову Леониду на колени. Он прикрыл её курткой и тихо баюкал. Через назначенные полтора часа они сели на подошедший теплоход. Оля сразу же завернулась в одеяло, сказала, что уже спит, и оставила Лёньку размышлять об их судьбе одного.
Лёньку тоже кочевряжило. Получив адреналина сверх всякой нормы, ему не спалось, и он вышел на палубу. То, что он принял быстрое решение сойти и сесть на другой теплоход, было поступком, достойным мужчины. Круто пьяные и, по их мнению, обиженные, начали бы разбираться с обидчиком. А Оля ещё почему - то боялась, как бы он им крупно не навредил. Не за то беспокоилась, что ему достанется, а за них. Было в этом всё непонятно Леониду. Но с ментами у него встреч ещё не было, и он не хотел начинать встречи с ними вместе с Олей. Он курил на палубе. Впереди обозначилась пристань и теплоход у причала. Его теплоход причалил к борту стоящего и Леонид увидел, что это их первый теплоход, на борту которого ему пришлось быть очень счастливым и очень драчливым. На пристани менты усаживали вворонок одного за другим троих мужиков. На параллельной палубе проходил знакомый боцман.
- Что у вас случилось?
- А!? Ты прав был, студент. Не прошло и полчаса, как вы сошли, эта братва пришла в себя, поддала в топку ещё водчонки для наглости и отправилась искать тебя. А ражий детина и нож с собой прихватил. Самый настоящий бандитский финарь. Стучат во все каюты, рвут двери. На борту мат, грохот, детский плач. Мы с ребятами вышли, так они на меня: «Где боксёр? Сейчас из него жаркое делать будем». А потом на нас. Одному моему форменку рассёк. А дело как раз у пожарного щита было. Я схватил багор и по руке. Нож выпал, так я его, заразу, ещё по башкевлупил. Потом связали, акт составили. А когда стали просить пассажиров акт подписать, все, как один, сволочи, по каютам разбежались. Ну да ладно. Если до суда дойдёт, вся команда в свидетели пойдёт.
- Про нас, надеюсь, не написали.
- Ума хватило. Капитан сначала морщился, но потом согласился про вас не упоминать. Им за один нож финский в достатке будет.
Лёнькин теплоход отдал швартовые, и пути кораблей разошлись. Воронка на пристани уже не было и по Лёнькиному размышлению всё заканчивалось хорошо. Леонид прошёл в каюту и, не раздеваясь, лёг на второй диванчик. Минутку он послушал ровное дыхание Оли и заснул, совершенно довольный собой.
Солнце ярко вливалось в окно каюты, когда Лёнька проснулся от нежного прикосновения к голове. Ему показалось, что ласковый ветерок пошевелил его волосы. Он открыл глаза. На его диванчике сидела Оля и гладила его по кончикам волос.
- Салют, милая!
- Доброе утро, милый.
- Какие мы с тобой милые, - не удержался Лёнька от обычныхподначиваний над сюсюканьем.
- А что, нет! Вот и не буду тебя обласкивать. Лежи так, противный.
- Ладно, милая. У нас с тобой всё отлично.
- Я так рада, - сказала Оля, когда он посвятил её в продолжение ночных событий.
- А почему ты боялась за них, а не за меня.
- Я за них? Тебе это показалось.
- Тогда бреемся, чистимся и идём завтракать.
В ресторане клиентов не было. Две девушки – официантки скучали за столиком у бара. Далёкие пятидесятые – шестидесятые. Тогда не было специальных туристических рейсов по путёвкам и полным обслуживанием. Шли рейсовые теплоходы во все концы. И использовались они как водный пассажирский транспорт. Пассажиры с билетами туда и обратно запасались провиантом и напитками на весь маршрут и пополняли его при необходимости на стоянках. В ресторане питалась редкие командированные и такие же редкие пассажиры от пункта А до пункта Б. И потому, всё что ресторан выставлял в меню, готовилось по заказу. Для спешащих (Кому бы на теплоходе спешить?Разве что желающим опохмелиться), были консервированные закуски. Поэтому официантки заулыбались, увидев входящую парочку, которой не было при отплытии, и одна из них спросила –
- Кушать будем?
- Да! Мы выпьем шампанского и поедим по ломтику стерлядки - фри с жареным картофелем, - ответила Оля, скользнув быстрым взглядом на меню.
- Открой им шампанское, - попросила официантка подругу, - а я пойду, повара порадую.
Успокоившись оттого, что минуты гадости и часы тревоги закончились, Оля ворковала без остановки. Подняла бокал с шампанским и обняла Лёньку
- За победу! Знаешь, я никогда больше не буду смеяться над твоими «фонарями». Я думала, что твои занятия боксом это твоя забава. Я теперь буду целовать твои «фонари», чтобы они быстрее рассасывались. Дай потренируюсь. – И пригнув Лёнькину голову, поцеловала его в глаз. – А теперь выпьем, за нас выпьем.
- Так ты и руки мне будешь целовать. Посмотри, какие они пухленькие, ни одной костяшки не видно. Распухли после вчерашнего.
- О, мои милые руки. Они меня спасли. Я их целую.
Лёньку понесло.
- Ладно, графинюшка! Не надо целовать руки. Государь позволяет Вам выбрать мужа самой.
- Не надо мне милостей. В монастырь уйду, - подхватила дурачество Ольга и снова на небе не было ни одного облачка.
Вскоре после завтрака молодые люди в прекрасном состоянии тела и духа сошли на берег дышать воздухом, пра-пра-прадедушком которого дышал мальчик Петя Чайковский.
Как известно всем интересующимся необыкновенным музыкальным талантом П.И. Чайковского, а не досужими слухами о его жизни, П.И. Чайковский родился в местечке Воткинск в 1840 году и прожил там первые десять лет своей жизни. «Что касается вообще русского элемента в моей музыке, т.е. родственных с народною песнею приёмов в мелодии и гармонии, то это происходит вследствии того, что вырос я в глуши, с детства самого раннего проникся неизъяснимой красотой характеристических черт русской народной музыки, что я до страсти люблю русский элемент во всех его проявлениях, что, одним словом, я русский в полнейшем смысле этого слова».Это Оля с Леонидом вычитали в книжке, которую Оля прихватила с собой. И Лёнька опять побаловался –
- Спасибо тебе, русская глушь, что ты воспитываешь для страны и мира гениев и не даёшь преклонённым перед Западом нехристям продать Русь насовсем.
За что получил шлепок этой же книгой пониже спины.
Домик Чайковских отыскался сам на берегу необъятного пруда, скорее водохранилища. Впрочем, это был не домик, а вполне достойный дом начальника завода. Первый этаж представлял квадрат со стороной 13 – 14 метров. Второй этаж (мезонин) фасадом шириной 7 – 8 метров с тремя окнами симметрично первому этажу уходил во всю длину. И весь дом составлял не менее 250 - 260 метров квадратных. Все помещения высотой в три метра были светлы от большого количества высоких окон. А огромное количество чердаков определённо позволяло детям играть в весёлые таинственные прятки. Во дворе стояли все подсобные помещения. Фасад по всей длине был отделён от дороги палисадником шириной в три метра, ограждённым заборчиком полуметровой высоты. Перпендикулярно правому углу дома на неуклюжем постаменте стоял бюст Петра Ильича тоже сотворённый без вдохновенья.(Сугробин уже достиг определённого эстетического уровня и физически не воспринимал топорность) Но сам дом ему понравился. Горный инженер Илья Чайковский понимал, что надо его семье. В таком доме многодетной семье, состоявшей из родителей, пятерых детей и гувернантки, не было тесно. В доме ныне размещался музей и музыкальная школа. И пока Оля восхищалась сохранившимися деталями прошлого, Леонид дышал праправнуком воздуха, воспитавшего гения. Он никогда не интересовался деталями быта гениев, ихними личными рубашками, чернильницами, зубочистками. Подали бы ему на память трусы Александра Македонского, Лёнька отмахнулся бы от них как от мусора. А вот природа его призывала к раздумьям. Его интересовал только дух великих людей, интеллект. Более всего он ценил личные письма. В письмах он чувствовал душу ушедшего человека и, читая, как бы разговаривал с ним. Его неоднократно занимал вопрос: а из чего же состоит гений. Из труда или дара божьего… Он понимал, что у певца голос это дар божий. Но сколько людей с голосом не стали даже средними певцами. Значит, к дару надо приложить большой труд. А как узнать, что у тебя есть какой – то дар, если это не голос. Как узнал Пётр Ильич, что у него дар композитора? И забыв о полученном образовании, бросив службу, дающую ему средства на жизнь, рискнул учиться на композитора в возрасте, когда другие композиторы обретали славу. Зачем он, Сугробин, ушёл от судьбы инженера – морехода и учится сейчас неизвестно на кого!? Может быть, что его подсознание ищет его божий дар? Но ему уже двадцать один и не пора ли этому «дару» приоткрыться. М-да, вопросики. А вот и Олинька.
Олинька в своём голубом платье выпорхнула из музея как птичка – синичка.
- Я просто счастлива, что приехала сюда. А ты, боксёр, ничегошеньки – то ты не понимаешь. Я прикоснулась к земле, воспитавшей такого человека. А ты что осознал.
- А то, что неплохой домишко построил горный инженер для содержания детей, чтобы они росли талантами. И государь приличное жалованье ему платил, чтобы он мог делать детей, сколько получиться и создавать все условия для их жизни и развития.
- Ты воздухом, взрастившим гения, дыши, а не жалованье обсуждай.
- Да!? А я вот думал, на какиешишы я твоих детей растить и образовывать буду. На тысячу в месяц плюс 10% премии и минус 12% подоходного налога. Ты же на заводах была на практике, знаешь, сколько инженер – технолог получает!
- Ну, ерунда какая.
- Ерунда!? Ты что, детей не собираешься заводить? Нет уж. Я их заранее люблю.
- А кто тебе сказал, что я выйду за тебя.
- Но ты же меня любишь! Я, конечно, из местечка не менее глухого, чем это. Но посмотри, какие у меня светлые серо-зелёные глаза. Пусть я ещё варвар недоученный. Но я почему-то уверен, что в моих жилах течёт кровь викингов, а они варвары были, когда пришли на Русь… Ведь в те времена цивилизованные римляне называли варварами и скандинавов, и германцев, и галлов, и бриттов. Но все они выправились и стали цивилизованными. И я, варвар из самой глуши, выправляюсь. Ты ведь признаёшь мой интеллектуальный уровень и иногда обсуждаешь со мной даже музыкальные тонкости. И пусть мои прослеживаемые в памяти предки не носили княжеских званий, мне чувствуется, что я потомок викингов и в моей крови крутятся несколько молекул их крови. А любой викинг на Руси был князь. И по своему чувству я осознаю себя князем. Недаром же мои предки не запятнаны рабством и всегда были свободными. Я свою родословную до времён Петра 1 знаю.
- Болтаешь, парниша. И за столько веков, если и был у тебя в роду викинг, его кровь составляет в твоём организме миллионные доли процента.
- Мне этого достаточно, чтобы себя чувствовать князем. Император Николай П имел всего 0,78% русской крови и называл себя русским. И даже больше, называл себя «хозяином земли русской».
- Перестань…
- А когда я тебя целую, ты волнуешься и откликаешься, чего бы мои губы ни коснулись.
- Помолчи, пожалуйста, - Оля прикрыла Леньке рот рукой, - разболтался.
- И ещё, Белочка, в наших фамилиях спрятано по кусочку белого. Разве это не причина, чтобы мы были вместе под сенью закона.
- Помолчи, - и Оля прикрыла Лёнькин рот своими губками.
«Вот и приходит время расплаты. Он начинает требовать ответа. И он прав. Мама и то спрашивает, что я собираюсь делать. А подружки прямо наседают: когда свадьба. И, что если я не хочу за него, требуют отдать Сугробина им. Как я всё затянула !? – разговаривала Оля Бельская со своим внутренним голосом. - Надо было ещё год назад, когда прогнала его с фонарём, и расстаться. А теперь что делать? Я не могу без него и недели прожить. А думаю каждый день. И придётся резать по живому узлу, из которого потечёт и его, и моя кровь. Господи! Какие мы бабы глупые. Зачем я прилюдно поклялась на крови и Бога призвала в свидетели. Уж лучше бы не ввязывался мой друг, не защищал меня, чем с такой ношей по жизни идти. Все вокруг девочки свободные, счастливые, меняют мальчиков, выходят замуж, разводятся. А я со своим обетом как проклятая. А сообщу ему, чтоб простил и позабыл – или погибнет или пришьёт по возвращении. И никакой любви – то у нас с ним не было. Попробовали друг друга, и всё кончилось. А может не думать ни о чём? Еще год буду любить своего дорогого Лёньку как можно сильнее, потом сбегу в неизвестность или в монастырь уйду. Всё! Решила». И откинув голову назад, она посмотрела Лёньке в глаза самым нежным взглядом. Потом опустила голову ему на грудь и прошептала –
- Конечно, я люблю тебя, мой милый. Только давай будем меньше говорить и больше любить. А дойдёт дело до детей, решим. А сейчас неплохо бы нам пообедать.
Нашли чайную и пообедали сочным густым борщом и свиными отбивными. Лёнька при заказе попросил сто граммов водки
- Мне тоже водки, - попросила Оля официантку, крепкую полную женщину лет сорока.
- Правильно, девонька, - сказала официантка, - командуй сама всегда. А то от мужиков когда чего дождёшься.
Оля улыбнулась ей.
Теплоход на Пермь приходил вЧайковский в десять вечера. Путешественники успели добраться до пристани на попутке с запасом времени и до прихода судна провели это время на берегу, кидая в воду камешки, соревнуясь, у кого больше будет прыжков по воде. Оба избрызгались, но были радостны как малыши. А когда вбежали на теплоход и закрыли за собой дверь каюты, Оля скинула в одно движение своё голубое платье, и прижалась к Лёньке –
- Люби меня, мой милый! Люби нежнее и сильнее».
Сессия за четвёртый курс была закончена. Военные билеты офицеров запаса получены. И пятикурсники получили каникулы до середины августа. Декан уговорил старую гвардию отдать вторые две недели августа на благо института. Из общаги все быстро разъехались. Комнаты заселялись абитуриентами. Сугробин упаковал вещи для хранения, прибрал комнату и поджидал Олю. Они договорились всё данное им свободное время быть вместе. На следующий день у них было намечено путешествие в Кунгур и посещение знаменитой Кунгурской ледяной пещеры. Удивительное дело!? Всем что доступно, человек не увлекается и, не останавливаясь, проходит мимо. Клещёв, когда рисовал Сугробину прелести Пермского края, не забыл упомянуть пещеру в Кунгуре. А когда они приехали в Пермь, времени у него не нашлось, чтобы показать другу необычность. А любознательные люди, живущие за тысячи километров, организуются и едут в Кунгур повидать чудо, какого в Советском Союзе больше нет. Время стремительно уменьшало срок пребывания Сугробина в Перми, и он уговорил Бельскую быть ему гидом при посещении сей достопримечательности мирового значения. Кунгур находился всего в полутора часах езды от Перми по главной железной дороге страны, по которой следуют все сибирские и дальневосточные экспрессы. Не так уже далеко за Кунгуром стоит знаменитый столб-обелиск, разделяющий страну на Европу и Азию. А в Кунгурских землях, переполненных известняками и гипсами на правом берегу реки Сылвы образовалось бесчисленное количество пещер больших и малых.
- Олинька, - говорил Сугробин, когда они ехали в поезде, - ты не бойся. Я не Том Сойер и не поведу тебя во глубину уральских руд. Мы с краешка поглядим там, где электричество горит, и обратно. Ладно.
- Я и сама дальше не пойду и тебя не пущу. Там столько историй о потерявшихся. Эти пещеры тянутся неизвестно куда на десятки километров.
- Названия здесь у вас красивые – Кунгур, Лысьва, Чусовой…А вот новые название такие же примитивные, как и везде – Закамск, Краснокамск. И кого у нас в стране чиновниками назначают!?
Пещера Сугробина покорила. Первый же грот Бриллиантовый ослепил алмазным блеском миллионов сверкающих в электрическом свете ледяных бриллиантов самых невероятных форм и видов. Видение было настолько завораживающим, что не идти дальше, не уходить отсюда уже не хотелось.
- Получил удовольствие, - улыбаясь, спросила Оля.
- Я хочу украсить тебя не хуже этой пещеры и посвящу свою жизнь для достижения моего желания.
Оля вздохнула и опустила глаза. Ей невыносимо больно было видеть сияющий радостный взгляд Сугробина, обращённый на неё. Чувство свободы, наполнившее её в новогодние праздники, было разрушено глубоким подсознанием, внушавшим ей, что она не может нарушить клятву и счастья у неё с Сугробиным не будет. Ей не хотелось в это верить. И она летела к Лёньке и с ним забывала обо всём.
.
- Ну что, народ! Вот вы и пятикурсники! И офицеры запаса, к тому же! Ощущаете!? - ворвался в комнату Зосим Пахтусов, размахивая зачёткой.
В комнате сидели Чащихин, Сугробин, Руденко и Крюков.
- Тихо! Не шуми, - сказал Чащихин.
- А что!?
- А мы выпиваем по этому поводу.
- Действительно. А я и не приметил, что на столе бутылка и солёные огурчики. Мне присоединяться?
Но выпить Зосим не успел. Вошёл Клещёв, поставил на стол «Столичную» и крикнул -
- Опять эта мысль мой разум гложет, рождённый ползать летать не может!
- Сам сочинил? - спросил Сугробин.
- Нет. Купил за трояк.
- Недёшево.
- А чего мне дешевить. Виолетта, заходи, не задерживай.
Все повернулись к двери. Вошла яркая блондинка.
- Знакомьтесь, ребята. Моя невеста. Мы с ней через неделю уезжаем на Сахалин.
- Не близко, однако, - задумчиво произнёс Крюков. – И по кой…
- Сахалин – это первая остановка. А дальше на Курилы. Мы завербовались в экспедицию…, э… В общем, по изучению всего неизученного. Там никто ещё из наших, советских людей, и не бывал.
- Смотрите там поаккуратнее, а то Хрущёв какие – то бумаги с Японией подписывает. Отдаст острова вместе с Вами, - встрял всезнающий Зосим.
- А с учёбой как? – спросил Чащихин.
- Никакой учёбы. Вот справка, что я закончил четыре курса, вот военный билет младшего лейтенанта запаса и вот моя спутница жизни, которая ценит свободу выше дипломов и тёплых клозетов. Хотя диплом среднего медика у неё имеется. А я буду просто рабочим.
- И всё же доучился бы. Диплом и на Курилах диплом, - не унялся Чащихин.
- Чтобы меня загнали туда – куда не хочу на три года принудиловки. Нет, спасибо. От армии я освободился, а дальше пусть нами правит провидение. – Анатоль обнял Виолетту. – А это моя первая настоящая любовь. Куда я, туда и она.
- Вот первый свободный человек из нашей компании. Давайте выпьем за свободных людей, - сказал Сугробин и подал налитые стаканы Клещёву и его подруге. И когда выпили, спросил, – стихи на Курилах писать будешь?
- Верую в это.
- Тогда будь счастлив, но раз в год посылай весточки. По большому счёту я тебе завидую.
Трудовая повинность, не оставившая даже пятикурсников, закончилась. И отмотав срок с 16 августа по 30 сентября, пятикурсник Сугробин собрал в общаге все свои рабочие шобоны в мешок и выбросил в мусорку.
- Хватит! – сказал он он своим друзьям Стасу Руденко и Зосиму Пахтусову. – Отработался киркой и лопатой. Мы уже без пяти минут технические интеллигенты, покидаем рабочий и крестьянский классы и переходим в прослойку. Работая головой, мы должны принести большую пользу нашей отчизне.
- Может, выпьем по такому поводу, - предложил Пахтусов. – Мы со Стасиком пузырёк беленькой прикупили на случай.
- Отчего бы нет! – согласился Леонид. И добавил, - надо бы Женьку подождать. Он где приотстал.
- Ему в деканате что – то надо было узнать, - откликнулся Руденко.
Зосим смахнул со стола газеты и книги, поставил бутылку водки, пакет с малосольными огурчиками с рынка и полбулки чёрного хлеба. Стас пошёл на кухню мыть стаканы.
- Не затягивай, - попросил его Женька Крюков, который встретил Стаса в дверях. В руках он держал свёрток, в котором поблескивал пузырёк «Столичной» – Сейчас вот выпьем и полегчает. Впереди у нас уже точно никакой принудиловки.
Все снова выпили. Руденко достал гитару.
Это ландыши всё виноваты!
Этих ландышей белых букет.
Хорошо погулять неженатым
На рассвете студенческих лет
Дай последний разок поцелую,
Перелью свою душу в твою.
И уеду далёко, далёко.
Навсегда от тебя я уйду.
(Студенческий фольклор)
- А народ в курсе, что последний семестр будет с декабря по февраль, а преддипломная практика в октябре – ноябре, - сказал Крюков, когда снова выпили. – Это для того, чтобы диплом можно было готовить уже сейчас. Для спецов по двигателям внутреннего сгорания открывается город Харьков с его знаменитым тракторным заводом. Я уже записался.
- Где записывают? – спросили хором не знающие.
Ответить Крюков не успел. На песню откликнулись соседи. За ними пришёл Чащихин. И экспромтная студенческая пирушка пятикурсников закончилась заполночь.
Желающих выполнить преддипломную практику в Харькове набралось семь человек и среди них три девушки. С Олей Сугробин распрощался накануне отъезда. Всё лето она ни одного свободного часа не проводила без него, и Лёнька чувствовал за спиной крылья. И он не ходил, а летал и делал все дела в разы больше обычного. Он отлично успевал в науках, успешно занимался спортом, вламывал бригадиром на стройке, всегда был весел и неутомим во всём. И не замечал проскальзывавшей иногда в глазах любимой не высказываемой тоски. В Харьков ехал в настроении победителя, уверенный, что по возвращении поставит все точки на будущее.
Вернувшись в Пермь, Сугробин отметил возвращение праздничным вечером с Бельской. Она была рада его возвращению, и никакой грусти в ней он не отметил. «Придираюсь», - подумал он. Начались занятия. Пятикурсники, получив утверждённые темы дипломов, и пройдя преддипломную практику, больше времени уделяли диплому и меньше гуляли. Двадцать седьмого декабря Сугробин оделся как на праздник, о чём не преминул поддеть его Крюков, и покинул друзей, когда на часах прозвенел полдень. В цветочном магазине купил три розы, спрятал их за драп демисезонного пальто, охраняя от мороза, и пошёл к Ольге делать предложение. Ему начало казаться, что она рада его молчанию. Он не звонил по телефону. Внутренний голос говорил ему, что она дома. Дверь открыла сама любовь.
- Какой сюрприз! – сказала Бельская.
Сугробин распахнул пальто, снял левой рукой шапку и протянул цветы –
- Это тебе, Белочка!
-. Всё! – подумала Оля. – Пришёл с предложением. Всё кончилось. Кровь отлила от лица, и она побледнела.
- Что с тобой, девочка? Ты испугалась?
- Конечно. Ты такой торжественный. Сейчас скажешь, что любишь меня.
- То, что я тебя люблю, ты слышала много раз. Я пришёл сказать тебе, чтобы ты стала моей женой. Навсегда. Браки свершаются на небесах и, заключив его, я обещаюсь любить тебя всегда и быть только твоим.
Оля молчала. Она готовилась к этой сцене и не была готова. «Броситься на шею, зацеловать. Сказать – согласна. Надо сказать ему немедленно». Но неведомая сила сковала её язык и ноги. Она опустилась на диван.
- Что с тобой, Белочка? – испуганно склонился над ней Сугробин. – Я сказал не так, как ты хотела услышать? Да? Я скажу по - другому. Мы поедем с тобой на новый год к Ивану Макаровичу и маме Тине. Иван Макарович простой красноармеец в отставке, но он три войны прошёл. Он мудрый, он тебя полюбит, и никто из моих родных слова поперёк тебе не скажет. Да и видеть мы их будем не часто. У нас своя дорога.
- Всё хорошо, милый, - отклеился, наконец, у Ольги язык от нёба. Но сказала она совсем не те слова, какие хотела сказать. - Только зачем спешить. Подождём весны, а пока справим новый год как всегда, будем петь, танцевать, любить…
- «Какая – то в державе датской гниль!» - сказал Сугробин за принца датского, отклоняясь от Оли. – Я ничегошеньки не понимаю. Два года дружбы и любви не рассказали мне о тебе ничего. И я отдал сейчас себя в руки совсем незнакомой мне женщины. Или что другое?
- Другое…, - шептала внутренним голосом бедная девушка, сминая слёзы.
- Я подожду настоящего ответа. Но сейчас я не могу быть с тобой.
Сугробин вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Оля слышала его тяжёлые шаги по лестннце до первого этажа, стук хлопнувшей входной двери. И только тогда нервы её распушились.
- Ой, мамочки! - закричала она и зарыдала бескрайне и безутешно.
Из разрезаемого по живому узла брызнула первая кровь.
Возвратившаяся после работы Олина мама нашла дочку в бреду.
- Что с тобой, доченька? - кинулась она к ней.
- Он ушёл, мамочка! Что мне делать? Я люблю только его и он ушёл. И зачем я тогда поклялась, призвав в свидетели Бога!? Я же всё у себя отняла. Никто и никогда не станет в моей жизни Сугробиным. Уж лучше бы изнасиловали меня в тот подлый день, чем тащить на себе такую ношу, которая мне не нужна, - говорила Оля торопливо, бессвязно, горячо. – У меня сил нет никаких: одному писать письма про любовь, и беззаветно любить другого. Это ужасно. А напишу я в лагерь, что прошу простить, так он или там себя убьёт, или дождётся освобождения и прибьёт всю семью нашу с Сугробиным. И в любом случае на мне вина будет и перед людьми, и перед всевышним. А бабушка его на днях мне встретилась. –
- Помнишь ли ты, доченька, внучка моего, который красу твою девичью спас?
- Помню, - говорю, бабушка, помню. А у самой в голове только Сугробин и я с ним. И только мне решать. Грехов на мне на целую улицу. Мне же язык сковало. Хотела ответить, что согласна, и не смогла.
Оля снова заплакала. Мама гладила дочку и сама плакала. Ей нравился Сугробин. Она знала, что дочка любит его, и позабыла свою полудетскую любовь, которая оборвалась так трагически. Помнила она и отчаянный крик дочери: «Я клянусь перед Богом, что буду только твоей!» Всё проходит, но ничего не забывается. Там, в лагерях, её дочь единственный маяк для выживания. А Сугробин и его разбитая судьба!? Если б у них была просто интрижка!
А Ольге в бреду вспомнилась их шутка с Сугробиным, как государь разрешил графине самой выбирать мужа, а та отказалась и заявила, что не пойдёт ни за кого, а уйдёт в монастырь.
- В монастырь, - простонала она.
-О чём ты, доченька? – переспросила мама.
- В монастырь мне надо, в монастырь и молиться за обоих.
- Что ты, доченька, очнись. В какой ещё монастырь?
- Ничего не знаю, мамочка. Где наш папа? Он мудрый, он подскажет.
- Скоро подойдёт, моя девочка. А пока выпей капельки, успокойся и засни…
Сугробин ничего не понимал, кроме того, что почему- то получил отлуп. И ему впервые захотелось наорать на Бельскую и порвать все верёвки и ниточки, связавшие их в единое и неразрывное, как ему казалось, целое. Что она хочет!? Быть вечными любовниками? Вот в этом случае он поддержит Лермонтова и скажет, что « вечно любить невозможно». Жена, дети – семья. Это другое дело. Там любовь продолжается, продляется общим будущим, надеждами и свершениями. «Поеду к Ивану Макаровичу, - решил Сугробин, - один и прямо сейчас» И он уехал, не позвонив, и не оставив записки.
К Ивану Макаровичу за день до Леонида приехала старшая дочь с детьми – мальчиком семи лет и пятилетней девочкой. И когда появился Леонид, в доме стало совсем весело.
- Хорошо-то как, - только и сказала мама Тина, убрав уголком фартука выскочившую нечаянно слезинку.
- Эх, почаще бы заглядывать надо было, - подумал Леонид. – Постарели они у нас.
- Когда будем баньку делать? – деловито спросил отец
-Только тридцать первого. Чтобы не успеть запачкаться мусором старого года, - ответил Леонид. - А я сейчас пройдусь, - сказал Леонид. - Сестра, а сестра. Малышам ёлку поставить надо?
- Надо.
- Вот и прикуплю маленькую
Продажу ёлок Сугробин обнаружил рядом с автостанцией и выбрал пушистую, свежесрубленную полутораметровую красавицу. Продавец аккуратно перевязал ветки шпагатом и Леонид, прижав ёлку одной рукой к талии, пошёл в центр, к дому культуры. У афиши остановился и внимательно прочитал рекламу о новогоднем бале – маскараде, где обещалось веселье до упада под джаз – оркестр, в котором только девушки. По Союзу только что повторно с громадным шумом прокатился американский фильм «Серенада солнечной долины», где главную роль играл знаменитый оркестр Глена Миллера. И «Чу-ча» у студентов была на слуху. «Интересно было бы послушать», - подумал Леонид и в этот момент его крепко хлопнули по плечу. Он обернулся.
- Лёнька, чертяка, здорово!
Перед ним стоял Юрка Коротков, повзрослевший, пополневший, но такой же улыбающийся, как и раньше. От него тянуло свежей водочкой.
- Как хорошо, что я тебя встретил. Ведь мы же сколько лет на одной парте сидели. Ты ещё студент!? А я в армии три года отбарабанил. Сейчас в милиции работаю. Уже младший лейтенант. Женился на Тамаре (назвал он фамилию девушки из параллельного класса) - Коротков в три минуты выложил все о себе и ждал рассказов Сугробина.
- Я очень рад, Юра, что у тебя всё так хорошо. А я приехал родителей навестить. Вот ёлочку купил. Ребятишек сестра к деду привезла.
- А может по соточке для встречи. «Дон» работает, как и прежде.
- Да у меня ёлочка, неудобно, - защитился светленьким деревцем Леонид, - выпить всегда успеется. Ты бы обеспечил меня билетом на бал. Девичий джаз послушать хочу.
- Нет вопросов у матросов, - сказал Коротков и вынул из внутреннего кармана пальто цветной новогодний билет. Всё распродано и роздано. Хорошо, что ты сейчас встретился, к вечеру уже бы не было.
- Сколько с меня?
- Как всегда… Но на балу. Договорились. Ты один будешь? Я тебя с такими девушками познакомлю…Не пожалеешь. Ну, будь.
Оля Бельская дома с родителями обсуждала свои проблемы. Нервный срыв у неё прошёл, но вид был нездоровый.
- Вот, папочка и мамочка, такие у меня не решаемые дела. И как мне поступить, я не знаю, если когда я хотела сказать Сугробину «Да», ноги держать перестали и язык во рту застыл. А я никого не люблю, и любить не буду, кроме него. Ведь он мне сказал, что уже любит моих будущих детей, сказал, что будет жить, чтобы украсить мою жизнь так, как чёрную жемчужину обрамляют бриллиантами. И все частички меня трепещут, когда он со мной. И я сейчас поняла, что послала тогда свою клятву не в холодный космос, а великому Богу. И Бог принял её и спасает меня от грехопадения. Не запретил любить Сугробина, но навсегда ему не отдаёт.
Она утомилась от откровенного рассказа и тяжело вздохнула. Оля знала, что она любимая дочка и ей было нелегко решиться нагружать родителей. Она видела, что они радовались её дружбе с Сугробиным, которая уводила в зыбытие всё неудачно сложившееся прошлое. Но ей нужна была помощь.
- Вот что, доченька, - после длительного молчания сказал отец, - Раз ты считаешь, что дело твоё божеское, то к Богу надо и обращаться. Ты знаешь, что мы с мамой мало чтим церковные установки на жизнь и тебя ничему не учили, но окрестили в нужное время и присутствие Бога не отрицали в этом мире. И я думаю, что тебе надо пойти в церковь, к священнику на исповедь. Всё рассказать и услышать его совет. Я разузнаю, что и где можно сделать, и мы с тобой съездим. А сейчас отвлекись, встречай новый год и пусть он принесёт тебе успокоение и новые радости. Иди ко мне, я тебя поцелую. Оля подошла к отцу, села к нему на колени, как бывало, садилась маленькой. И сидела, пока он её покачивал и целовал.
Тридцать первого декабря Иван Макарович истопил баньку. К вечеру банька выстоялась, и горячий пар от раскалённых булыжников вынул из Леонида всю накопившуюся горечь и обиды.
- Будем, отец.как новенькие.
- Ты – то будешь. А я только посвежею. Но всё равно, банька – это все мои лечебные процедуры. Ей только и держусь.
Когда все помылись и отдохнули, мама Тина с дочерью накрыли праздничный стол. Дети, услышав, что ночью придёт дед мороз и положит подарки под ёлку, отправились спать, чтобы быстрее пришло утро. За столом остались взрослые.
- Невеста – то есть, - спросила у Леонида сестра.
- Девушка у меня есть. Но невеста ли она мне – не знаю. Перед отъездом сделал предложение. Остался без ответа.
- Что так?
- Не понимаю. Сейчас пойду на бал, поговорю с народом знакомым. Может, что и пойму.
На бал Сугробин попал, когда стрелки на больших часах при входе начали скручивать последний час старого года. ДК был разукрашен, как и пять лет назад, когда он пришёл первый раз как взрослый с Людмилой. Только трансляция была звучнее и охватывала самые потаённые уголки. Леонид сдал пальто в гардероб и прошёл в большой зал. Огромная ёлка сверкала огнями и золотыми стеклянными шарами. На сцене играл джаз–оркестр, действительно состоявший из десятка девчонок. Четыре саксофона, ударник, рояль, два тромбона, аккордеон под управлением давнишнего знакомого Сугробина музыканта Саши Крылова, очень качественно исполняли «Чу –чу». После неё минутный перерыв и на сцене уже дуэт: мужчина и женщина. Оркестр заиграл очередной шлягер из «Серенады солнечной долины». Солисты оркестра озвучивали мелодию -
Мне декабрь кажется маем.
И в снегу я вижу цветы.
Отчего так сердце сладко замирает,
Знаю я и знаешь ты.
- Эх, Оленька, - подумал Леонид, - сказала бы ты мне «Да», приехала со мной, вышла на сцену и покорила земляков Сугробина. Но!?
Публика танцевала, веселилась. Толпу расцвечивали расписные клоуны, торжественно фланировали костюмированные персоны. Мелькнуло несколько знакомых лиц. Сугробин поднялся на второй этаж. За аппаратной был большой зал, использовавшийся для самых разных целей. Сейчас он был заставлен столиками, за которыми сидели и провожали старый год весёлые группы. Угощения на столы подавались порядком самообслуживания из буфета, привольно раскинувшегося от стены до стены. В буфете торговали десяток продавщиц, и очередей не было. Между столиками танцевали пары.
- Сугробин! – раздался громкий голос из середины зала, давай сюда.
Леонид оглянулся на зов. У двух сдвинутых столов стоял Коротков и призывно махал рукой. – Давай сюда. Здесь все наши.
- С наступающим! – поприветствовал Леонид, оглядывая компанию. – Наши, да не свои, - подумал он. За столом сидела жена Короткова Тамара, двое незнакомых ребят и несколько молодых женщин.
- Это мой корешок, Сугробин, - представлял Коротков, - мы с ним шесть лет на одной парте сидели. Сейчас инженер без пяти минут. И холостой. Смотрите внимательнее, девочки.
- С меня причитается, как мне помнится, - прервал знакомство Леонид и пошёл в буфет за шампанским.
- Кто из наших ещё есть? – спросил Леонид Короткова, когда они выпили на брудершафт.
- Не заметил.
- Но я пройдусь по залам, посмотрю…
- Девчонок бросаешь. Разберут, пока ходишь.
- Я вернусь, и если кто дождётся, я буду ей наградой, - ответил Леонид и подмигнул самой весёлой блондинке.
Он прошёл по залам, но вскоре оркестр заиграл знаменитые «Пять минут…» и солистка оркестра напомнила, чтобы «помирились все, кто в ссоре». Новый год вступил на Советскую землю. Публика целовалась под брызги шампанского. Гремела музыка Он постоял немного у стойки не думая ни о чём. Потом попросил налить бокал шампанского и выпил за здоровье Бельской. И пошёл искать блондинку.
Сугробин прошёл в заполненный танцующей публикой зал. Оркестр ушёл за кулисы на встречу нового года. Диск – жокей крутил пластинки. «Гляжу я в полутёмную аллею, и снова предо мною всё, что было, - плакала певица, - как я ждала, как я тебя любила…».
«Что ж не дождалась», - пробормотал Леонид, пробираясь на свободные кресла у стены. Но едва он обустроился, и начал разглядывать танцующих, надеясь увидеть новую знакомую, как рядом с ним опустилась на кресло женщина в полумаске.
- Не позволит ли молодой человек посидеть рядом с ним, - сказала маска.
- Почему бы нет, если это позволяется Вашим кавалером, - ответил Леонид и посмотрел на женщину. За маской скрывались внимательно его рассматривающие глаза.
- Ну, кажется, снаружи почти не изменился, - сказала маска. – А меня, как видно, не признать. Убираю карнавал.
- Марина!?
- Привет, дезертир морфлота. Спасибо, что не забыл женщину, которая тебя любит, и готова была ждать сколько надо. Так нет! За три года ни слова, ни весточки.- Потанцуем.
Они влились в танцующий круг, медленно вращающийся вокруг играющей огнями ёлки. Потолочные люстры были выключены. Полумрак навевал полугрусть
- Ты похорошела, Мариночка.
- Замуж я вышла, Лёнечка. Без любви.
- Что так?
- А пока любимых дожидаешься, постареешь. Летом двадцать два стукнет. В прошлом году в редакцию по распределению приехал молодой журналист. Свободный и на вид достойный. Понравилась я ему, Лёнечка. Полгода за мной ходил. Я и поддалась.
- И как жизнь без любви.
- А так. Как дело к близости, думаешь, что тебя обнимает твой любимый, и всё получается. За то никто не скажет, что меня никто замуж не взял.
- Но ведь ещё и суп из одной чашки есть приходится.
- А тут и совсем просто. Ни он, ни я готовить не умеем. Ходим в общепит. Там на людях, весело.
- Мне, почему - то грустно.
- И мне грустно. Ну что ты зациклился на Людмиле, которая и не вспоминает о тебе. Почему словечка не написал. Я и сейчас готова бросить всё и уехать с тобой. Только скажи.
- И сделаешь очень больно своему мужу. Кстати, где он?
- С редактором водку пьёт. Рыбаки нашли друг друга. Я думаю, если любишь, никого жалеть не надо. А ты дурак, мой милый Лёнечка. Юность кончилась. Дальше будет не любовь, а страсти и расчёт. Через год я заканчиваю свой филфак, и буду заказывать ребёнка. И любовь моя к тебе закончится. И у тебя не будет больше любви. Я была твоей суженой.
Томительное танго со словами о черноокой аргентинке щемило сердце.
- Почему в мире всё так неправильно, - простонала Марина. – Я знаю, что в самой глубине своей души ты любишь меня. И только не поймёшь, что уходят последние сроки. Ты мне только скажи, и я пойду за тобой.
Рядом раздался нетрезвый смешок.-
- А вот и жена. Нельзя отойти на минутку. Она уже чужого мужика охмуряет. Знал бы, что такая бойкая, ни за что бы не женился.
Леонид повернулся, не отпуская Марину. Двое, заметно подвыпивших мужчин, молодой и средних лет, смотрели на него с Мариной.
- Всё! Я ушла, знакомить не буду, - шепнула Марина и оставила Леонида. И повернувшись к мужчинам, обняла их, приговаривая, – пьянчуженьки вы мои. Вы не только женщин прогуляете, но и редакцию с типографией прогуляете. Не пора ли нам ближе к дому - И подхватив их под руки, повела к выходу из зала, не оглядываясь.
- Действительно. А почему в мире всё неправильно. Почему я не откликнулся Марине, когда ещё не познакомился с Людмилой. И почему Людмила не дождалась меня и повернула стрелку моего жизненного компаса на все сто восемьдесят градусов. Почему мы с Бельской нашли друг друга среди миллионов, а она стала непонятной. И бедная, бедная Марина! Быть рядом с мужчиной без любви. И я, как и раньше, не могу ей помочь. Наверное, она права, что в глубине своей души я люблю её. Но это так глубоко и недостаточно, чтобы взять её за руку и сказать «Идём!» А Бельская для меня вся вселенная. - Все эти мысли роились в голове Леонида, возникая беспорядочно, то торопливо, то останавливаясь. – Утром позвоню Оле, - решил он, наконец. - А сейчас надо расслабиться.
Пока он беседовал сам с собой, незаметно для себя вышел за сцену за кулисы. В гримировальной комнате стоял праздничный стол уже порядком разрушенный, за которым сидели джаз вумен во главе с Крыловым и Коротковым.
- Поздравляю вас, девушки, с новым годом! И пусть моё мнение ничего не значит, я восхищён вашим оркестром и исполнением. Никогда не забуду, что в моём родном городке состоялся первый в СССР джаз, где играют только девушки. - Девчонки захлопали. – И тебя, Крылов, поздравляю и выражаю искреннюю признательность за то, что сумел этих красавиц увлечь и объединить в ансамбль. Дай я тебя обниму.
- Давайте выпьем за такую оценку. Выпьем за успех девчонок.- подхватил Коротков.- Девочкам только шампанское, им ещё играть. А нам можно водочки. Лёнька не возражает?
- Я очень доволен, - говорил Крылов, - Здесь пять десятиклассниц, одна в девятом учится. Все разлетятся к осени… Но сегодня они играют.
Оркестр ушёл на сцену. Бал продолжался. Леонид с Коротковым выпили ещё за дружбу и попрощались. Он не стал искать блондинку и покинул бал. Ему было понятно, что последние блики ушедшего детства скрылись вслед за Мариной. И ничто более не привязывает его к родному городку, кроме родителей. Сугробин шёл по заснеженным улицам. Светившая ярким светом в полночь луна, скрылась за тёмными облаками.
В первый день нового года погода изменилось. Пошёл мелкий жёсткий снег, подул ветер, забрасывая жёсткие снежинки за воротники немногочисленных прохожих. Сугробин поздравил всех домашних с наступлением нового года и пошёл на переговорный пункт. Отделение связи было недалеко от дома Ивана Макаровича. Он сделал заказ на Пермь и через несколько минут заспанный голос Оли произнёс: «Алло, я слушаю».
- Буэнос айрес, синьорита. С новым годом!
- Лёнька! – только и сказала она. Но как сказала.
- Ты моя мечта наяву, - ответил Лёнька. – Жди. Скоро приеду.
Погостив ещё день, Сугробин вернулся продолжать учёбу. Бельская и он снова стали неразрывным целым.
- Я не отказался от предложения, - напомнил он ей.
- Не торопи, я знаю, что согласна, но ответить сейчас не могу.
- Что – то скрывается за её уходом от прямого ответа, - сказал себе Леонид. - И только ясно, что это не моего ума дело.
«Бокс! Брэк! Бокс! Брэк!», - звучал как в тумане голос судьи на ринге. Кончался второй раунд. Сугробин встречался на первенстве города в финале с кандидатом в мастера спорта и пропустил прямой удар в левый глаз. Он едва удержался от падения и спасался тем, что постоянно обнимал соперника и висел на нём. Спасительный гонг раздался во время команды рефери «Брэк!»
- Лёд на глаз, - попросил он тренера, падая на подставленный стул.
- Дыши глубже. У тебя не всё потеряно. Ты на два – три очка отстаёшь и только. Играй по хитрей, поймай на удар. Он уже считает, что победил и расслабился. Покажи себя напоследок.
Сугробин не собирался участвовать в этом первенстве, ссылаясь на длительное отъезды и отсутствие регулярных тренировок. Он уже решил, что боксёрская карьера для него закончилась. Но тренеру нужна была полноценная команда, и он уговорил его провести прощальную фиесту. Он сравнительно легко вышел в финал и пригласил на последний бой Ольгу. И сейчас, получив прямой, проигрывал.
- Не упасть бы, - ответил он тренеру.
- Думай о победе! Думай, что перед тобой враг, разрушающий твою жизнь», – свирепо шепнул тот и толкнул Сугробина к противнику.
- Ненавижу всё, что не отдаёт мне Ольгу, - пронзила совсем неспортивная мысль его мозг и, взглянув, на приближающегося соперника заплывшим глазом, вдруг понял, что это он его ненавистный враг и его надо убрать с дороги.
Соперник действительно видел себя победителем и не понял, как на пятой секунде последнего раунда оказался в нокдауне. А передохнув девять секунд, отсчитанных рефери, и услышав его команду «Бокс!», отчаянно кинулся наСугробина и получил второй, сокрушающий удар правой снизу. Финал был закончен. Рефери поднял руку Сугробина. Тренер его обнимал. Ему вручили грамоту победителя. А он видел только Олю, свободную в своих желаниях.
- Я освободил тебя от всех твоих бед, - сказал он ей.
- Ты о чём?
- Мне привиделось в перерыве перед третьим раундом, что если я побью соперника, ты скажешь мне «Да!»
Перед маем на факультете прошло распределение на работу. Работа предлагалась по всему Уралу. Немало вакансий предлагалось в самой Перми. Два места на должность преподавателей были в системе профтехобразования в далёкой бурятской республике за Байкалом. Дипломанты посмеивались, читая экзотическое предложение. Только Юлий Симонов, из параллельной группы, смотрел заинтересованно и пытался обсуждать с коллегами это предложение. Но ему улыбались и отмахивались.
- Куда мне распределяться? – спросил Леонид Олю, отыскав её дома за день до комиссии.
- Не знаю, милый. Надо посоветоваться с родителями.
- Раз ты такая стала нерешительная, я возьму путёвку « на кулички» и ты поедешь со мной, если говорила правду о своей любви, - вспылил Леонид.
На другой день он подошёл к Симонову и сказал, что согласен поехать за Байкал. На комиссию они вошли вместе, и председатель облегчённо вздохнул. Нашлись добровольцы.
После пасхи отец с Олей поехали исповедоваться. «Называть священника надо «Батюшкой». Если подаст правую руку, то надо наклониться и поцеловать. И расскажи всё. Сколько можно страдать», - наставлял дочку отец, пока они добирались до церкви.
Седой, уже в больших годах, но осанистый священник, внимательно слушал подробный рассказ Ольги и её грустное заключение, что она не видит другого выхода, кроме ухода из мирской жизни. И долго молчал после рассказа, думая, что пока в России рождаются люди с такой светлой душой, не пропадёт Россия, не потеряет милости божьей. И смотря в наполненные надеждой глаза девушки, ответил –
- Если не послушался твой язык, чтобы сказать «Да» своему любимому, это божье решение и не судьба тебе с ним детей крестить. Он крепкий паренёк, переживёт потерю тебя, а Бог не даст его душе озлобиться. В монастырь на пострижение ты не пойдёшь. Не угодно это будет богу, когда женщины с такой светлой душой, готовые любить и рожать прекрасных детей, будут уходить из мирской жизни. Но пережить этот житейский кризис церковь тебе поможет. Я обращусь к Владыке, чтобы он определил тебя послушницей в обитель. Побудешь, сколько надо и когда очистится твоя душа, вернёшься в мирскую жизнь, встретишь суженого и обретёшь счастье. А твоему несчастному заключённому сообщишь, что ушла из мирской жизни. И как он воспримет, Бог решит. А теперь иди с Богом в душе и жди от меня весточки. Я не затяну.
Священник поднялся и благословил девушку. Оля склонилась к его руке.
Судьба Сугробина была решена.
Дипломы студенты механического факультета защищали с 1-го июля ежедневно по шесть – семь человек в день. Накануне защиты Леониду позвонила Оля и пожелала успеха. И уехала в тот же вечер в обитель с рекомендательным письмом Владыки. Так ей посоветовал священник, чтобы не сорвать защиту диплома любимому и не подвергать тяжёлому испытанию психику обеих трудным разговором о прощании навсегда. На вокзале Оля просила прощения у родителей, обнимая их вместе.
- Такое горе я вам принесла за вашу любовь. Я буду молиться за вас. И за Лёню тоже буду молиться. Как он всё перенесёт? Он придёт к вам. И вы скажите, что он всегда будет со мной. Пусть ему всё будет непонятно, но скажите так.
Защитившаяся дружная компания из Пахтусова, Крюкова, Руденко, Сугробина и примкнувшего к ней Чащихина с балериночкой Бэлой, накупила вина, доступные явства, и привольно разместилась в общежитии. Симпатизировавшая Сугробину балериночка Галя год назад вышла замуж за молодого солиста балета.
- И снова мы все вместе, - сказал Сугробин. И от Клещёва письмо пришло из «самой дальней гавани Союза», - он достал конверт, - прочитать!
- А где, кстати, твоя Ольга? Почему на защиту не пришла? – перебил его Пахтусов. - И почему ты своих друзей свадьбой не побаловал? Где она сейчас?
- Звонил. Трубку в квартире никто не поднимает. Но обещаю, что завтра пойду делать последнее предложение.
- Не поедет она с тобой в монгольские пустыни, - хмыкнул Крюков.
- Она за ним к нам, в Киргизию поедет. У нас виноград и персики, - включился Руденко.
- Тогда не разъезжаемся, пока Лёньку не женим! – заключил Пахтусов. – А теперь пьём за дипломированных специалистов. Станислав, бери гитару.
Это ландыши всё виноваты,
Этих ландышей белый букет.
Эх и грустно ходить неженатым
На закате студенческих лет
Этой грусти теперь не рассыпать,
Отзвенел соловьиный рассвет.
Отцвела моя белая липа
На закате студенческих лет.
Весь день телефон у Ольги не отвечал. Сугробин сходил на кафедру, где она должна была защищаться, деканат. Никаких сведений не почерпнул и вечером пошёл к ней домой. Дверь открыл Олин отец. Он выглядел смущённым.
- Извините за беспокойство. Но я три дня не могу отыскать Олю. Она пожелала мне удачи перед защитой. И нет её. Вам я могу доложить, что я инженер целых два дня.
- Поздравляем, Лёня! – сказала вошедшая в комнату мама Оли. Тёща, как мысленно давно называл её Леонид.
- Спасибо, - ответил он, - но где Оля? Почему я не вижу и не слышу её.
Родители молчали. Отец опустил голову.
- Да что в молчанку играть, - сказала мама. – Дочь нас вырубила из жизни, и тебя тоже, наш желанный и не сбывшийся зять, вырубила. В монастырь она уехала три дня назад.
Лёнька ещё ничего не осознал разумом, но почувствовал, что ноги его не держат, и тяжело опустился в кресло, взявшись рукой за голову.
- Леня, не надо! – крикнула мама и подбежала к нему, обняв за плечи.
- Как же так? – прошептал Леонид, начиная понимать, что Оли у него уже нет, и никогда не будет…- Монастырь! Какой ещё монастырь. Вы шутите.
- Какие тут шутки, - сказал отец. – Извини, что мы так прямо и грубо. Сами не спим три ночи. Может, коньяку рюмку.
- Коньяку…, - протянул безразлично Леонид. – Нет не надо. – И вдруг захохотал.
- Что с тобой, сынок? - испуганно спросила мама. Лёнька перестал смеяться и поднялся.
- Монастырь! Вы смеётесь, родители, надо мной. Какой монастырь для вашей Оли, если в груди у неё страстей столько, что хватит на весь кордебалет пермского театра. Не знаю я, какая тайна скрывается за нашей трагедией, комедией или фарсом, но я разочарован в вашей семье. Я благодарен Ольге за любовь, но искать её не буду, если она даже скрывается в соседней комнате. Я не умру. Но мне очень плохо. Прощайте.
Сугробин проговорил и сердце у него захолодило. Его шатало, когда он пошёл. Хлопнула входная дверь. Мать заплакала. Отец достал коньяк, налил полный бокал, выпил и тяжело опустился на диван. В далёком таёжном лагере молодой зэк психанул и ударил конвойного. Подоспевшая охрана отбила зеку весь ливер, а скорый суд прибавил ему на исправление ещё пять лет.
- Скажи мне, Эмма, что такое Женщина? Мне уже двадцать два года. Я получил высшее образование, прочитал сотни книг. Меня совершенно искренне и бескорыстно любили две женщины. И обе оставили меня без видимых причин. Я был открыт перед ними, не защищён. И оба раза получил удар «под дых». Чем я им не угодил? Что они хотят найти? Ты говоришь мне, что я умею любить и быть счастливым. И я любил их, и был счастлив. Но при всём не обрёл счастья. Что мне делать? Снова любить или озлобиться и делать женщинам пакости, заставлять их страдать, а самому смеяться. Я сейчас как судно без причала… Поддавший Сугробин лежал в доме у Эммы на диване и говорил о своих бедах. Эмма сидела рядом и молча гладила его по голове.
- Милый мой мальчик, - сказала Эмма, продолжая поглаживать Сугробина, - только не озлобляйся. Женщины - добрые и нежные. Ими руководит любовь. Они очень доверчивы и от этого терпят массу невзгод душевных и физических. И часто им некому сказать, что они хорошие. Ты же понял, что я хорошая. А многие говорят обо мне такое, что и не выговоришь. Я очень рада, что могла делиться с тобой своими горестями. И буду рада думать, что у тебя в жизни всё сложилось. Не мсти женщинам. Продолжай любить их.
- Мы больше никогда не увидимся. Я не возвращусь ни на минуту. От кого – то слышал, что « где был счастлив, туда не возвращаются».
- Я понимаю, но не грущу. Вспоминай обо мне иногда. Я буду получать твою память обо мне через космос и буду в такой миг счастливой.
Друзья Сугробина, осознав, что свадьбы не будет, посетовали на женскую непоследовательность и разъехались. Окончание учёбы, как и любого другого процесса, имеющего начало и конец – это расставание. Чтобы не расставаться - не надо собираться. И это также как чтобы не умирать - надо не рождаться. Что говорить – было грустно, но все смеялись, пели и круто верили в свою судьбу. Сугробин покидал Пермь навсегда. Он был благодарен этому городу, институту, своим друзьям и товарищам, с которыми подружился и общался. Сугробин был благодарен прекраснейшей девушке Оле Бельской за её любовь. Он не знал где она, но знал, что она и сейчас с ним. Но что – то могучее встало между ними. И это могучее не разрубило их любовь, а осторожно отодвинуло их друг от друга. Священник был прав. Бог не дал душе Сугробина ненависти. И не было в сердце злобы, не было обиды. Была острая боль от утраты любви. И была тихая радость оттого, что была такая любовь.
Об этом жев далёкой северной обители всеми ночами молилась горячо и плакала о себе и о Сугробине молодая послушница.
«Всё в руках божьих!» - скажет Леонид через десятилетия. В тот момент он говорить так не был готов.